Александр Невзоров: 'Всё, что есть в истории, считаю враньём'

Владимир Полупанов, «АиФ»: - Александр Глебович, за что вы в своей книге дали Богу отставку? Людям ведь во все времена была очень необходима вера в него.

Александр Невзоров: - Это большое заблуждение. У людей нет необходимости верить в Бога. Религиозная вера - это результат социальной и культурной дрессировки, как и неверие, кстати говоря. Прост­о неверие - это более сложный процесс, подразумевающий бóльшее количество знаний, и более серьёзное отношение к миру и к жизни. Когда идут ссылки на различных учёных, которые были религиозными людьми, это тоже ни о чём не говорит. Учёный - это человек, который настолько серьёзно занят одним-единственным вопросом, что спрашивать его мнение по каким-то другим глобальным проблемам даже странно. Он об этом и не обязан знать.

Я не говорю о том, что давайте мы Бога истребим или куда-нибудь денем. Пожалуй­ста. Если есть люди, которые искренне в него верят, пусть они в него верят, но за собст­венный счёт и в специально отведённых местах. Я на то и атеист, чтобы, требуя свободы для себя, гарантировать и другому свободу верить, во что он хочет, или не верить, во что он хочет.

- Прямо как в книгах Д­остоевского: если Бога нет, то всё дозволено?

- Мы видим, что воспитанное на протяжении 2 тысяч лет в идее Бога человечество приходит к ХХвеку и устраивает две мировые войны, чудовищные по своей жесто­кости революции, как оно, не задумываясь, уничтожает 60−80 млн особей своего вида. То есть наличие Бога оставляет свободу для любой жесто­кости, издевательств, свирепости и нетерпимости. Поэтому нет смысла связывать мораль (а это штука искусственная, но необходимая) с религией. Мораль - это разновидность общественного договора, как Уголовный кодекс, только на другие темы и не оформляемая с такой буквалистикой, как УК. Мораль должна быть, но это чисто человеческое изобретение, которое не имеет ни к одной религии ни малейшего отношения. А Фёдор Михайлович - религиозный фанатик, у которого почти ежедневно были приступы эпилепсии, которые тоже не проходят бесследно для умственных способностей. Поэтому тут он загнул.

- А чем вам русская литературная классика не угодила? Ведь вы утверждаете, что срок её годности истёк.

- Да, с моей точки зрения, она безнадёжно устарела. Мы видим, что русская классическая литература никаких взаимо­отношений с сегодняшним днём, радикально изменившимся (мы на другом витке цивилизации), не имеет. Мы не имеем ничего общего с теми людьми, которые описаны в этой литературе. А с учётом того, что на свете существует гигантское количество книг, важнейших, великолепных, сверхважных и сверхнужных, я не понимаю, как у кого-то остаётся время читать нудное враньё про войну 1812 года, где позорное поражение русской армии с бросанием на поле брани 30 тысяч раненых, сдачей ключевого города препод­носится как великая победа.

- Вы имеете в виду «Войну и мир» Толстого?

- Конечно. Где врётся про какую-то народную войну, про каких-то партизан. Хотя извест­но, что крестьяне с одинаковым удовольствием грабили и помещичьи усадьбы, и французов. Всех, кто был послабее, они грабили и убивали просто потому, что была возможность чем-то разжиться. Не вижу я у этих книг никаких точек соприкосновения с современностью. И, главное, не понимаю, как на это можно терять время. Притом что наши современники демонстрируют в принципиальных и важных вопросах настоящего понимания и знания мира невероятную серость.

- Но и вас, человека, отрицающего всё и вся, кто-то может назвать серостью.

- А меня часто в ответ на мою позицию начинают называть животным и дураком. Но я же не говорю: от того, ребята, что вы не знаете квантовую биохимию, не понимаете, из чего сделаны ваше тело, ваш мир, как функционирует ваша физиология, по каким законам мы живём и кто мы такие, что вы дураки. А это гораздо более важные вещи. А вся художественная литература является чисто субъективистской. Без неё можно обойтись, потому что она не несёт в себе знаний. Более того, она вредна. Она учит человека: не подчиняться жёстким законам причинно-следственных связей, приоритету эмоциональности над вычислением, рваности мышления. Она учит презирать поиск подлинной причины и всегда предлагает наиболее удобную. Я не воюю с классикой и никому не хочу мешать её читать. Пожалуйста. Хоть учитайтесь. Но мне она просто совершенно безразлична.

- В том числе и Пушкин?

- Если мы посмотрим на Пушкина как на мыслителя, то увидим, что его на очень коротком поводке водили культурные традиции его времени. И он с этого поводка не умел срываться. Кого велели эти традиции облаивать, он облаивал, кого велели облизывать, он облизывал. Лжедмитрий I, который первым открыл границы, разрешил хождение иностранных денег, заговорил о необходимости университетов, начал соскабливать бороды с бояр, разрешил музыку, стал переформировывать армию, ото­брал у попов деньги, пригласил иностранных учёных, - плохой. А Пётр I, который сделал то же самое, - хороший. Просто есть культурологическая традиция осуждения Лжедмитрия и одобрения Петра. Я на всякий случай не верю ничему. И всё, что есть в истории, считаю враньём.

Есть чем гордиться

- Но есть же неоспоримые факты. Число погибших во время войны советских граждан, например, вы не будете оспаривать?

- В зависимости от того, кто подсчитывает потери и что потом из этого числа погибших стараются сделать. Собираются ли этим кого-то упрекнуть или собираются этим начать гордиться? Возьмём для примера один эпизод: тот самый Нев­ский пятачок, ставший одним из символов мужества, героизма и самопожертвования советских воинов. 260 тысяч погибших! Просто потому, что усатый семинарист (Сталин. - Ред.), понятия не имеющий ни о тактике, ни о стратегии, ни дня не бывший на фронте, воткнул на карте флажок. Поэтому держали этот пятачок, пока там не вырос слой трупов в 4 метра. И этим надо гордиться? Не буду.

Да, это был потрясающий подвиг со стороны советских людей. Очень важный. И тут есть чем гордиться. Но от того, что мы этот подвиг заклеиваем враньём, гордости это не прибавляет. Нас заставляют гордиться тем, что мы потеряли в этой войне 26,6 млн человек. А как этим можно гордиться? Свидетельства о больших потерях - это свидетельства безграмотности военного руко­водства. Кому и когда в голову приходило хвастаться: да, я выиграл, но при этом потерял в три раза больше, чем противник? Никому.

Враньё лишает народ подлинного величия. Потому что, если величие сделано из вранья, это уже очень хрупкая дрянь, за которую всё время надо бояться, надо всё время принимать законы. Потому что враньё надо защищать. А правду не нужно, потому что её можно проверить. Увы, по примеру Второй мировой войны и нашего в ней участия мы видим, с какой лёгкостью можно наврать вроде бы о совершенно проверяемых вещах.

- Сколько вранья и маразма было во время советского периода, однако вы с пиететом говорите про революцию 1917 года. Где логика?

- Я говорю о ней с пиететом, потому что мне вообще нравятся катаклизмы. Они дают нам возможность понаблюдать и сделать очень неожиданные и важные выводы о природе человека. Я отношусь к этому как исследователь, как к большому бэмцу, когда в лаборатории взрывается сразу много пробирок. При этом я понимаю, что, скорее всего, революция 1917 года была закономерным ответом на всё, что происходило в России. И её, кстати, делали те самые верующие люди, других просто не было.

Я понимаю, что последний русский царь Николай II заслужил свою страшную судьбу. Потому что нельзя просто так расстрелять 350 безоружных человек (в январе 1905 года. - Ред.) на улицах своей столицы - старух, стариков, детишек - и не оказаться в подвале Ипатьев­ского дома. Если бы у него хватило мозгов повеситься или отречься на следующее утро после Кровавого воскресенья, то его семья бы не пострадала. А так семья его попала в этот жуткий оборот мести, который, в общем, был в отношении Николая абсолютно правомерен, с моей точки зрения. Говорят, он не знал, он был в Царском Селе.

Но если он является Верховным главнокомандующим и не знает, что у него на улицах расстреливают людей, то он идиот. А если он знал, то он преступник. Вся идеология, вся система жизни России до 1917 года была настолько лживой и унизительной для человека, что в какой-то момент у этого бесконечно покорного народа лопнуло терпение. Мы же не хотим ждать и эволюционировать, как Европа. Нам, как всегда, некогда. Поэтому кучка каких-то талантливых прохиндеев оказывается во главе государства. Так что революция - штука неизбежная.

Революция грядёт

- И в ближайшее время, судя по вашим публикациям, нас она снова ждёт. Какие для этого предпосылки?

- Предпосылки те же самые, которые были в 1917-м. Россия доказала, что все её неандертальские комплексы при ней и от неё можно, увы, ждать чего угодно. Никто не будет терпеть в коммунальной квартире такого соседа, который то костёр на паркете зажжёт, то печень у кого-нибудь вырежет в темноте, то ещё что-нибудь отчебучит. Я просто не понимаю, как это будут делать. Но, по логике, этого не может не быть.

- Революция нам будет навязана извне?

- Вообще все революции управляются извне. Просто в таком случае их структура менее уязвима.

- Должно быть, и по СССР вы ностальгируете?

- Я рептилия, поэтому мне всяческие ностальгии несвой­ственны. Я очень любил Советский Союз, был настоящим солдатом империи и дрался за неё до последнего, но при этом и видел все недостатки. Это сейчас, когда мы говорим о явном покойнике, я пытаюсь говорить о нём скорее хорошо. Конечно, было чудовищное количество маразма и неэффективности, нелепости. Всё, что построено на вранье, всегда нелепо. Неважно, что это: православие ли или социализм-ленинизм. То, что будет построено на правде, на подлинных потребностях человека, будет крепким, эффективным и неуязвимым.

- Не боитесь, что за всё, что вы тут наговорили, будете гореть в геенне огненной?

- Я неплохо представляю себе конструкцию Вселенной и мира. Поэтому не боюсь.

- И что, по-вашему, ждёт всех нас за порогом смерти?

- Нет никаких оснований всерьёз обсуждать загробные вещи. Если мы знаем, как устроено мышление, сознание, то понимаем, что без физических носителей в виде головного мозга, вегетативной, центральной нервной систем никакой загробной жизни существовать не может. Да, человеку кажется ужасным, что он уходит навсегда и после него не остаётся ничего. Но с этим надо смириться.